Неточные совпадения
Но, несмотря на ту же тревогу, Авдотья Романовна хоть и не пугливого была характера, но с изумлением и почти даже с испугом встречала сверкающие диким огнем взгляды друга своего брата, и только беспредельная доверенность, внушенная рассказами Настасьи об этом странном
человеке, удержала ее
от покушения
убежать от него и утащить за собою свою мать.
Кабанов. Кто ее знает. Говорят, с Кудряшом с Ванькой
убежала, и того также нигде не найдут. Уж это, Кулигин, надо прямо сказать, что
от маменьки; потому стала ее тиранить и на замок запирать. «Не запирайте, говорит, хуже будет!» Вот так и вышло. Что ж мне теперь делать, скажи ты мне! Научи ты меня, как мне жить теперь! Дом мне опостылел,
людей совестно, за дело возьмусь, руки отваливаются. Вот теперь домой иду; на радость, что ль, иду?
«Полуграмотному
человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь сотен
людей. Он везет их сотни верст. Он может сойти с ума, спрыгнуть на землю,
убежать, умереть
от паралича сердца. Может, не щадя своей жизни, со зла на
людей устроить крушение. Его ответственность предо мной… пред людями — ничтожна. В пятом году машинист Николаевской дороги увез революционеров-рабочих на глазах карательного отряда…»
— Убивать ее не надо, точно; смерть и так свое возьмет. Вот хоть бы Мартын-плотник: жил Мартын-плотник, и не долго жил и помер; жена его теперь убивается о муже, о детках малых… Против смерти ни
человеку, ни твари не слукавить. Смерть и не бежит, да и
от нее не
убежишь; да помогать ей не должно… А я соловушек не убиваю, — сохрани Господи! Я их не на муку ловлю, не на погибель их живота, а для удовольствия человеческого, на утешение и веселье.
Стрелки шли впереди, а я немного отстал
от них. За поворотом они увидали на протоке пятнистых оленей — телка и самку. Загурский стрелял и убил матку. Телок не
убежал; остановился и недоумевающе смотрел, что
люди делают с его матерью и почему она не встает с земли. Я велел его прогнать. Трижды Туртыгин прогонял телка, и трижды он возвращался назад. Пришлось пугнуть его собаками.
И мне тоже захотелось
убежать. Я вышел за дверь. В полутемной узкой щели было пусто. Недалеко
от двери блестела медь на ступенях лестницы. Взглянув наверх, я увидал
людей с котомками и узлами в руках. Было ясно, что все уходят с парохода, — значит, и мне нужно уходить.
Обыкновенно наказывают плетями или розгами всех бегунов без разбора, но уж одно то, что часто побеги
от начала до конца поражают своею несообразностью, бессмыслицей, что часто благоразумные, скромные и семейные
люди убегают без одёжи, без хлеба, без цели, без плана, с уверенностью, что их непременно поймают, с риском потерять здоровье, доверие начальства, свою относительную свободу и иногда даже жалованье, с риском замерзнуть или быть застреленным, — уже одна эта несообразность должна бы подсказывать сахалинским врачам,
от которых зависит наказать или не наказать, что во многих случаях они имеют дело не с преступлением, а с болезнью.
— Нелли! Вся надежда теперь на тебя! Есть один отец: ты его видела и знаешь; он проклял свою дочь и вчера приходил просить тебя к себе вместо дочери. Теперь ее, Наташу (а ты говорила, что любишь ее!), оставил тот, которого она любила и для которого ушла
от отца. Он сын того князя, который приезжал, помнишь, вечером ко мне и застал еще тебя одну, а ты
убежала от него и потом была больна… Ты ведь знаешь его? Он злой
человек!
— Этот
человек, — снова заговорила Настенька о Белавине, — до такой степени лелеет себя, что на тысячу верст постарается
убежать от всякого ничтожного ощущения, которое может хоть сколько-нибудь его обеспокоить, слова не скажет, после которого бы
от него чего-нибудь потребовали; а мы так с вашим превосходительством не таковы, хоть и наделали, может быть, в жизни много серьезных проступков — не правда ли?
Вы сами, может быть, любите
человека, и каково бы вам было, если б он больной был далеко
от вас: вы бы, конечно, пешком
убежали к нему…» Ну и разжалобила.
Наш пароход отъединен
от земли,
убегает прочь
от нее, а с берега, в тишине уставшего дня, доносится звон невидимой колокольни, напоминая о селах, о
людях.
— Вы грубы. Вы так грубо толкаетесь в человеческое сердце, так самолюбиво напрашиваетесь на внимание, что порядочный
человек от вас за тридевять земель
убежать готов!
— Ты и надейся, а мы надежды не имеем. Никаких мы ни градоначальников, ни законов твоих не знаем, а знаем, что у каждого
человека своя планида. И ежели, примерно, сидеть тебе, милый
человек, сегодня в части, так ты хоть за сто верст
от нее
убеги, все к ней же воротишься!
— А зачем говорить? — возразила Олеся. — Что у судьбы положено, разве
от этого
убежишь? Только бы понапрасну
человек свои последние дни тревожился… Да мне и самой гадко, что я так вижу, сама себе я противна делаюсь… Только что ж? Это ведь у меня
от судьбы. Бабка моя, когда помоложе была, тоже смерть узнавала, и моя мать тоже, и бабкина мать — это не
от нас… это в нашей крови так.
Дмитрий Яковлевич встал, и на душе у него сделалось легче; перед ним вилась и пропадала дорога, он долго смотрел на нее и думал; не уйти ли ему по ней, не
убежать ли
от этих
людей, поймавших его тайну, его святую тайну, которую он сам уронил в грязь?
Да,
убежим,
убежим от этих
людей,
от этого света в какой-нибудь далекий, прекрасный, свободный край!
Один из
людей. Он вырвался
от нас да
убежал.
В переднюю вошли несколько замаскированных
людей; это были знакомые нам разбойник, кучер и капуцины. Горничная как бы
от испугу вскрикнула и затем,
убежав в кухню, спряталась там. Разбойник повел своих товарищей хорошо, как видно, знакомым ему путем. Они вошли сначала в залу, а потом через маленькую дверь прямо очутились в спальной.
Глафира. Как же не бояться? Любовь мне ничего не принесет, кроме страданий. Я девушка со вкусом и могу полюбить только порядочного
человека; а порядочные
люди ищут богатых. Вот отчего я прячусь и
убегаю от общества — я боюсь полюбить. Вы не смотрите, что я скромна, тихие воды глубоки, и я чувствую, что если полюблю…
— Естественном? — сказал он. — Естественном? Нет, я скажу вам напротив, что я пришел к убеждению, что это не… естественно. Да, совершенно не… естественно. Спросите у детей, спросите у неразвращенной девушки. Моя сестра очень молодая вышла замуж за
человека вдвое старше ее и развратника. Я помню, как мы были удивлены в ночь свадьбы, когда она, бледная и в слезах,
убежала от него и, трясясь всем телом, говорила, что она ни за что, ни за что, что она не может даже сказать того, чего он хотел
от нее.
Будь на месте генерала другой
человек, он давно бы
убежал от Татьяны Васильевны на край света, утопился бы, удавился; но он, в силу своего превосходного пищеварения, как будто бы не видел ее безобразия, не чувствовал ее злого характера, и только одно его очень уедало: это ее философствование.
Помню, говорил он быстро-быстро, как бы
убегая от прошлого, а я слушаю и гляжу в печь. Чело её предо мной — словно некое древнее и слепое лицо, чёрная пасть полна злых языков ликующего пламени, жуёт она, дрова свистят, шипят. Вижу в огне Гришину сестру и думаю: чего ради насилуют и губят
люди друг друга?
К<няжна> Софья. Слава богу! (Про себя) Я думала, что этот Белинской не мучим совестью… теперь я вижу совсем противное. Он боялся встретить взор обманутого им
человека! Так он виновнее меня!.. Я заметила смущение в его чертах! Пускай бежит… ему ли
убежать от неизбежного наказания небес? (Удаляется в глубину театра.)
Клеопатра (идет за ним). Вы
от меня не
убежите, я вас заставлю выслушать меня!.. А, вы заигрывали с рабочими, вам нужно их уважение, и вы бросаете им жизнь
человека, точно кусок мяса злым собакам! Вы гуманисты за чужой счет, за счет чужой крови!
Мелкие
люди города слушали Колю с вожделением, расспрашивали его подробно, но их вопросы носили узко практический характер, юноша не умел ответить и, боясь сконфузиться,
убегал от таких бесед.
Матрена. Ну, матушка, помилует ли он Лизавету! Подначальный тоже ему
человек во всем, как есть! Толды, как он
от барина-то пришел,
человек это был, али зверь какой? Я со страху ажно из избы
убежала: сначала слышу голосила она все, молила что ли его, а тут и молвы не стало.
С другой же стороны, сердце у Постникова очень непокорное: так и ноет, так и стучит, так и замирает… Хоть вырви его да сам себе под ноги брось, — так беспокойно с ним делается
от этих стонов и воплей… Страшно ведь слышать, как другой
человек погибает, и не подать этому погибающему помощи, когда, собственно говоря, к тому есть полная возможность, потому что будка с места не
убежит и ничто иное вредное не случится. «Иль сбежать, а?.. Не увидят?.. Ах, господи, один бы конец! Опять стонет…»
«А он сказал мне, что — плохие
люди те, которые в опасности
от товарищей
убегают».
Володя так же страдал теперь, как и его сожитель по каюте, и, не находя места, не зная, куда деваться, как избавиться
от этих страданий, твердо решил, как только «Коршун» придет в ближайший порт, умолять капитана дозволить ему вернуться в Россию. А если он не отпустит (хотя этот чудный
человек должен отпустить), то он
убежит с корвета. Будь что будет!
Но что же, кроме того, чтобы
убегать и отбиваться
от волков, должен делать
человек, разрываемый ими? — То, что свойственно делать
человеку, как разумному существу: сознавать тот грех, который произвел страдание, каяться в нем и познавать истину.
Но
человек, занятый только залечиванием своих ног, когда ему их оторвали на поле сражения, на котором он отрывал ноги другим, или занятый только тем, чтобы провести наилучшим образом свое время в одиночной синей тюрьме, после того как он сам прямо или косвенно засадил туда
людей, или
человек, только заботящийся о том, чтобы отбиться и
убежать от волков, разрывающих его, после того как он сам зарезал тысячи живых существ и съел; —
человек не может находить, что всё это, случающееся с ним, есть то самое, что должно быть.
И всем им, казалось, так было спокойно, удобно, чисто и легко жить на свете, такое в их движениях и лицах выражалось равнодушие ко всякой чужой жизни и такая уверенность в том, что швейцар им посторонится и поклонится, и что, воротясь, они найдут чистую, покойную постель и комнаты, и что все это должно быть, и что на все это имеют полное право, — что я вдруг невольно противопоставил им странствующего певца, который, усталый, может быть, голодный, с стыдом
убегал теперь
от смеющейся толпы, — понял, что таким тяжелым камнем давило мне сердце, и почувствовал невыразимую злобу на этих
людей.
Ему, царю-батюшке, впору было
убежать от бояр-крамольников, ну, и обласкал он
людей из простых, думал будут-де меня охранять, да и людишек не обижать, свою бедность да темность памятуя, а коли ошибся в них — не его вина; он, родимый, чай, и не знает своевольств ихних, дел их окаянных…
Точно
человек, сознавая своё ничтожество,
убежал от этого спокойного величия природы, боясь нарушить её торжественный покой.
— А особенно тяжело мне стало, когда увидела я, что
человек, которого я вдруг ни с того ни с сего всей душой полюбила — сама сознаюсь, хороводить его стала, заигрывать — поддался, а сперва и приступу не было. Поняла я, что опять красота моя телесная службу мне сослужила. Как, подумала я, отдаться мне ему, моему касатику, мне, нечистой, опозоренной. Точно по голове меня тогда обухом ударили.
Убежала я
от него и хоронится стала. Ан бес-то силен — сюда пришла.
— Вы только что видели, господа, самого добродетельного
человека XIX столетия… Этот застенчивый ученик Эскулапа испугался прелестей наших дам и предпочел
убежать от соблазна, который, чувствовал, не мог победить…
Но бог показывает ему, что он — пророк, что он затем только и нужен, чтобы сообщить заблудшим
людям свое знание истины, а потому он не
убегать должен
от заблудших
людей, а жить в общении с ними.